У самого Булата Окуджавы этот самый заезжий музыкант целовался с трубою, но труба не для этого ломкого и негромкого голоса, не для этого окрыленного отчаянья, не для этой тихой, сияющей печали.
Обычно пилигримы странствуют целыми трудовыми коллективами. Ведь то, чем они занимаются – не спорт и не туризм. Хорошо паломникам: дошли до святыни, приложились – и баста. А вот пилигримы ищут, часто всю жизнь. Святой Грааль, Истину, Третий Завет, Земное небо и Небесную землю. Хор пилигримов поет не только в рабочее время, он поет всегда, и ночью и днем.
«Хорошилище грядет по гульбищу из ристалища на позорище в мокроступах». Эта загадочная фраза, взятая из баталий лингвистов и высмеивающая «славянский уклон», то есть попытку убрать все заимствования из русского языка и обратиться к национальной семантике, означает всего-навсего, что «франт идет по бульвару из цирка в театр в калошах».
Вокруг нашего Храма русской литературы, в пределах его ограды, располагается тихое зеленое кладбище с прекрасными мраморными надгробиями, но без изваянных ангелов, без икон и без крестов.
Владимир Высоцкий – это неистовство и мощь, это неприглаженный океан, это непричесанные скалы и ледники, это, как он сам писал, не штормы, а шторма. Это колокол нашего Храма русской литературы, дисгармоничный, тревожный, яростный набат. По его же словам: «В синем небе, колокольнями проколотом, – медный колокол, медный колокол – то ль возрадовался, то ли осерчал. Купола в России кроют чистым золотом – чтобы чаще Господь замечал».
Мы дошли до самого края Серебряного века, закончившегося для России в 1917 г., холодной и злой осенью, когда окончательно облетели все вишневые сады и черная невская вода смыла все следы теплой, обыденной, человеческой жизни.
Бездны бывают разные, не обязательно подводные и космические. На земле хватает бездн, и одна из самых бездонных и ужасных – сердце человеческое. И Всемирный потоп не обязательно связан с падением астероида или глобальным потеплением. Каждый водолаз знает: ниже определенной отметки подводник слышит зов бездны. Это значит, что наверх уже не подняться, что чудовищное давление сплющит тебя в блин.
Варлам Шаламов был одним из безымянных персонажей Солженицына; но он вышел из серых колонн, обрел имя, голос, миссию, а миссия его была отлична от миссии великого Александра Исаевича.
Его никто не считал неудачником. Более того – ему завидовали. Его быстрый успех, его победительный полет даже у великого Бунина вызывали шутливую досаду: нельзя же так сразу, без долгого ученичества, врываться в Храм литературы, в пристанище избранных.
Юрий Трифонов был горожанином, и вся слезная горечь «народных мстителей» Федора Абрамова и Владимира Тендрякова была ему недоступна.
