Мне тогда было 19 лет, и, как всякий молодой советский журналист, я очень хорошо понимал: прежде, чем начать потрясать человечество, необходимо, для начала, потрясти начальство. И я пообещал главному редактору журнала «Пионер», где я тогда трудился, что смогу взять интервью у самого Константина Симонова. Взять интервью у Симонова в ту пору было то же самое, что сегодня поговорить с Акуниным и Беланом вместе взятыми.
Лазурный берег всегда имел русский колорит. До революции там зажигали русские князья, Набоков в Ницце нашел покой после скандала, связанного с выходом «Лолиты». Да и наиболее продвинутые из наших современников, просмотрев Турцию, Кипр и Канары, выбрали опять же Кот д’Азюр.
Борис Годунов, сменивший в Кремле злобного и умного Иоанна и доброго, но неумного Федора, оказался менее чем посредственным реформатором. Дело даже не в царевиче Димитрии, от которого, кстати, России все равно бы не было проку, потому что уже было ясно, что он пошел в отца, в Ивана Грозного, так же, кстати, как и царевич Иоанн, старший сын тирана, убиенный отцовским посохом и так мелодраматично запечатленный Репиным, прямо-таки на уровне Дарьи Донцовой.
Все мое детство и юность, папа с мамой много говорили о поэтах и о поэзии. И эти разговоры озаряли две тени: печальная тень Ярослава Васильевича Смелякова и светлая тень Михаила Аркадьевича Светлова. Но про Светлова рассказывали как-то больше, потому что рассказы про него были веселыми и светлыми.
История считает быстро, как компьютер. Казалось бы, такой долгий исторический процесс, века, князья, потом цари, сплошное занудство; в XIV веке Русь сошла со столбовой европейской дороги, с будущей автострады, и поперла сквозь бурелом своим собственным, глубоко национальным оврагом – и вот вам начало XVI века, и даже до Василия III дошло.
Ровесников моего отца часто называют «военным поколением», как бы имея в виду, что эти поэты писали только про войну. В своей знаменитой антологии «Строфы века» Евгений Евтушенко написал о моем отце: «Лучшие стихи Максимова именно партизанские, имеющие силу документа». Здорово Евгений Александрович вычеркнул сорок мирных лет жизни моего отца! К слову сказать, подобные выводы он делал и о творчестве некоторых других поэтов-фронтовиков.
Как правило, люди становятся отшельниками, когда им плохо жить с людьми, когда они стремятся спрятаться от них. Но бывают и исключения. Сергей Михайлович – и есть это исключение. Замечательный человек, ни капли не озлобившийся на людей за все содеянное ими. И это после погромов армян в Баку, где он когда-то жил, и после тяжелой работы на чужбине, чтобы прокормить семью и родных.
Сергей Сергеевич жил себе и не мучился.
Крепкий мужчина после сорока, у него еще ничего не болело. Спортом он не занимался. Выпивал, как правило, только в пятницу, но иногда и в среду, четверг и понедельник, много не пил, так, двести-триста водочки с пивом было его нормой.
Необходимость – жесткая, бездушная, государственная необходимость выживания и самоопределения Руси, ее позиционирования перед лицом как вечно опасной, агрессивной Степи, так и перед лицом уходящего вперед, за горизонт, Запада, скручивала и ломала княжества и города.Киевская Русь становилась воспоминанием, легендой, золотым несбыточным сном.
Когда я окончил школу, в нашей стране еще не было дезодорантов, никто не брил подмышки и ноги. И причинное место женщин представляло дикорастущую кущу, по фасону «пудель». Слово «эпиляция», как и «менструация» были неприличны. Женщины носили белье двух фасонов: панталоны летние до колена и панталоны зимние на байке, фасон – за колено. Люди мылись в полный рост раз в неделю. Одеколон «Шипр» был три в одном: парфюм, дезодорант и освежитель рта.
