Таня – девушка серьезная, фамилия по матери обязывает. Несмотря на то, что она Лермонтова, ничего шотландского в ней нет, зато мимо не пройдешь, не промахнешься. Ей около сорока, сыну – двадцать, мужей было шесть и все любимые – она набирала их как бусы, никто из них не забыт и ничего не забыто. Есть люди, которые каждую связь оформляют нотариально, но наш случай не тот.
Анна Иоанновна ушла на тот свет (очень хочется сказать, что отбросила копыта, потому что по методике правления у нее еще можно предположить рога и хвост) cама, от неумеренности употребления роскошного российского харча, икры, семги и буженины. Так в России уходят все тираны (кроме одного Павла I), пресытившись властью и кровью, досыта натешившись над подданными, которые нередко продолжают давиться до смерти на их похоронах, как это было с Иосифом I и последним, отнюдь не Прекрасным.
Я взвесил этот неожиданный тезис и тотчас пришёл к выводу, что в словах жены содержится сущая правда, кроме неё я не знаю ни одной русской женщины. Ну, то есть кто-то на ум приходит из далёкого прошлого, но воспоминания туманны.
Как я уже говорил, моя мама работала в Бюро пропаганды литературы и иногда устраивала творческие вечера. В частности, вечер Арсения Тарковского в Политехническом музее. Я, конечно, хотел туда пойти. Мама предупредила: «Приходи пораньше. Будет столько народу – не пройдешь». Я пришел. Политехнический, действительно, был забит. И я очень хорошо помню, как Арсений Александрович выглядывал в зал и спрашивал маму: «Тонечка, они все ко мне пришли? Они ничего не перепутали?» Он не мог поверить в свою славу.
Путешествие для многих – это желание встрепенуться, расправить уставшие члены, войти в реку времени. Я не люблю этого и мотивы, по которым это делают, мне неочевидны. Впечатления, за которыми все охотятся, – это не более чем стадное чувство помериться хренами с особями других стран и морей. Какое дело жителю Перми или Омска до истории цивилизации майя в Южной Америке?
В издательстве «КомпасГид» вскоре выходит в свет четвертая книга из серии романов писателя Александра Фурмана «История одного присутствия». В главе из романа, которую мы предлагаем вашему вниманию (в книге она будет под заголовком «Годен к нестроевой») речь идет о вполне заурядном для советского времени мероприятии – изъятии и уничтожении книг из библиотек.
Петровская перестройка была из разряда столярных работ: Петр, как папа Карло, взял страну, как полено, и вытесал из нее Буратино. Леса нарубили порядком, но по большей части – в щепки. (Не так ли собирался поступить с человечеством другой «Карла» – Маркс? В России, Китае, на Кубе, в Африке, во Вьетнаме, Лаосе и несчастной Кампучии его проект именно так и осуществлялся, все тем же топором.)
Мне тогда было 19 лет, и, как всякий молодой советский журналист, я очень хорошо понимал: прежде, чем начать потрясать человечество, необходимо, для начала, потрясти начальство. И я пообещал главному редактору журнала «Пионер», где я тогда трудился, что смогу взять интервью у самого Константина Симонова. Взять интервью у Симонова в ту пору было то же самое, что сегодня поговорить с Акуниным и Беланом вместе взятыми.
Лазурный берег всегда имел русский колорит. До революции там зажигали русские князья, Набоков в Ницце нашел покой после скандала, связанного с выходом «Лолиты». Да и наиболее продвинутые из наших современников, просмотрев Турцию, Кипр и Канары, выбрали опять же Кот д’Азюр.
Борис Годунов, сменивший в Кремле злобного и умного Иоанна и доброго, но неумного Федора, оказался менее чем посредственным реформатором. Дело даже не в царевиче Димитрии, от которого, кстати, России все равно бы не было проку, потому что уже было ясно, что он пошел в отца, в Ивана Грозного, так же, кстати, как и царевич Иоанн, старший сын тирана, убиенный отцовским посохом и так мелодраматично запечатленный Репиным, прямо-таки на уровне Дарьи Донцовой.
