Тексты / Литература /Проза жизни

Я вынул из головы шар. Рассказ Аси Кравченко
- 09.05.2017
- автор: Ася Кравченко
- смотрели: 1361
Тэги:
Мама с папой еще затаскивали в квартиру вещи, а моя сестра Оля уже звонила подружке хвастаться.
А потом раздался жуткий крик.
Мама бросилась в детскую.
– Что случилось?!
– Когда мы были в этих ваших горах, – вопила Оля, – наша группа ходила в мавзолей.
– И что?
– Я тоже хочу в мавзолей!!!
Оля плакала навзрыд.
– Детонька, как же ты меня напугала, – выдохнула мама. – Мавзолей... Что ты там не видела?
– Ле-ни-на.
– Ленин, как Ленин… – продолжала мама. – Лежит там, мертвый, желтый…
Мама подбирала слова, а Оля затихла и ждала продолжения.
– Думай, что говоришь детям, – в дверях стоял папа.
Мы с интересом переводили взгляд с мамы на папу. Мама больше ничего не сказала. Но в мавзолей мы так и не пошли.
Когда много позже разнеслись слухи, что Ленин был немецкий шпион, я не удивилась. Мне кажется, шпионы должны вести себя именно так: внедриться, куда смогут. Ленин прочно вошел в нашу жизнь и преследовал нас повсюду. В детском саду, в школе, на улице.
Оля входила в троллейбус, усаживалась на высокое сидение «на колесе» и следила за дорогой. Ехали мы по Ленинскому проспекту. Остановки Оля знала наизусть. Они все были названы в честь родственников Ленина.
– Мама, а когда Ленин умер, все плакали, да?
– Да, – нервно отвечала мама.
– А когда Мария Ильинична Ульянова, сестра Владимира Ильича Ленина умерла, все плакали, да?
– Мама, а когда Надежда Константиновна Крупская, жена Владимира Ильича Ленина умерла, все плакали, да?
– Мама, а когда Ломоносов умер… кстати, а кем он приходится Владимиру Ильичу Ленину?
Гипсовый, бронзовый, гранитный, с кепкой, с вытянутой рукой, кудрявый и лысый, с бородой, в детстве и в зрелом возрасте…
Мы знаем, великий Ленин, заботлив и ласков был.
Он взял бы нас на колени и ласково нас спросил.
Оля возвращалась к этой теме снова и снова.
– Мама, а дедушка Ленин был добрым?
– Он тебе не дедушка.
– А кто?
– Никто.
– Все равно он был очень добрым. Самым добрым из всех фашистов.
В моей жизни он тоже был постоянно. У меня очень странно устроена голова: в ней прочно застревало все, что громко звучало. В детском саду это очень ценили. Я выступала на всех утренниках.
Когда был Ленин маленький,
В траве сидел кузнечик,
Он тоже бегал в валенках,
Совсем как огуречик
С кудрявой головой
По горке ледяной
Я то рассказывала стихи, то пела. Меня активно вовлекали. Иногда мне казалось, что настоящая жизнь тихо проходит мимо.
– Кто написал на зеркале в туалете ЭТО слово? – воспитательница возвышалась посреди группы. Нас всех собрали после обеда. Шестилетки угрюмо молчали.
– Пока не сознаетесь, не пойдете спать!
Это было здорово. Спать днем я терпеть не могла.
– А ты иди в спальню, – сказали мне. – Ты таких слов не знаешь.
Мне стало обидно. Я отправилась в туалет, выяснить, что же это за волшебное слово, которое позволяет не спать днем. К сожалению, зеркало уже вытерли.
Слова вообще не давали мне покоя. У меня были любимчики, которые мне нравились по звучанию: шарабан, лапсердак. Они вываливались из речи взрослых, как шары. Значение от меня ускользало. Однажды в разговоре мамы с папой я услышала:
– Он вообще сволочь.
Мама заметила меня и сказала:
– А ты иди спать.
Перебивка не дала мне запомнить слово. Я лежала в кровати и пыталась вспомнить:
– Мелочь, болочь, солочь.
– Кажется, ее процесс мышления похож на Винни-Пуховский, когда он спускается с лестницы, – беспокоилась про меня мама. – Бум-бум-бум.
В школе меня продолжали выставлять на конкурсы со стихами и песнями. Впрочем, иногда я уже вслушивалась в слова.
Песню дружбы запевает молодежь, молодежь, молодежь. Эту песню не задушишь, не убьешь! Не убьешь! Не убьешь!
«Почему не убьешь?» – подумалось мне, я запнулась и пропустила полкуплета.
– Надо лучше учить слова, – сказали мне. – Но все равно ты – молодец. Хорошо поешь.
Потом в моей жизни появились другие стихи. Кроме звучания в них был и плач, и восторг. Они вылезали изо всех углов нашей захламленной квартиры.
Осенней медью город опален,
А я – хранитель всех его чудес,
Я неразменным одарен рублем,
Мне ровно дважды семь, и я влюблен
Во всех дурнушек и во всех принцесс!
Мои мама с папой – геологи.
Они жили на какой-то другой параллели. Уезжали на все лето. С ними ездили странные люди. Папа говорил, что на другую работу их не берут. Впрочем, после одной экспедиции папа признался, что толку от них было немного: их нанимали таскать камни, а они писали стихи.
Один из них, когда нас отправляли спать, сидел на табуретке и орал песни. «Песни матерные, – утверждала моя сестра Оля. – А почему, ты думаешь, нам не разрешают их слушать?»
«Штанишки он повесил на сук, вот и танцует вокруг»… – доносилось из другой комнаты.
Что там матерного?
Однажды после экспедиции папа умудрился не сдать ракетницу – пистолет, который дают для того, чтобы геологи могли сигнализировать (в случае чего) прямо из тундры.
Папа его спрятал в ящике и на некоторое время забыл.
Я делала уроки, когда услышала в коридоре:
– Интересно, ракетница отсырела?
Папа прошел мимо меня на балкон и выстрелил.
– Не отсырела, – папа удовлетворенно кивнул.
Через минуту раздался звонок в дверь.
– Плохо, – сказал папа. – Наверное, милиция. Ракетницу я должен был сдать.
Но за дверью стояла не милиция, а наша соседка.
– Знаете, я вешала белье на балконе, а у вас как бабахнет, – сообщила соседка.
– Это мы пулемет проверяли, – успокоила ее я.
Папа загородил меня.
– У нас все в порядке! – уверено сообщил он и закрыл дверь.
Папа повернулся ко мне.
– Что?! Я просто забыла, как называется эта штука.
Дома отовсюду вылезали книжки, которые даже книжками было назвать нельзя – листочки с текстами, напечатанными на пишущей машинке.
Тут чёрт потрогал мизинцем бровь... И придвинул ко мне флакон, И я спросил его: "Это кровь?" "Чернила!" – ответил он...
– Детеныш, эту книжку нельзя выносить из дома, – говорила мама.
– Почему?
– Потому что автор запрещен у нас в стране.
– Почему?
– Он писал не то, что от него хотели.
– А эту?
– И эту тоже нельзя.
Мне оставалось только кивать. Но разве я могла держать все это в себе?
Я вываливала свои впечатления на всех встречных. А уж если представлялся подходящий момент. Такие моменты стали иногда представляться.
Однажды мы оказались на спектакле «Хармс. Чармс. Шардам».
Раз-два-три …
Лови момент!
Я вынул из головы шар!
Ну и положи его обратно!
– Ты представляешь?! Хармс погиб в тюрьме, – рассказывала я однокласснику Леше после спектакля.
Мне очень хотелось произвести на Лешу сильное впечатление. Но он смотрел на меня и не верил. И я рассказывала и рассказывала потрясшие меня факты:
– Его забыли в тюрьме, в блокадном Ленинграде. Он умер от голода. Ты не знал?
Леша ничего не знал. Так что я могла рассказывать ему все по порядку.
Про то, как людей сажают в тюрьму, расстреливают, отправляют в ссылку, заставляют уехать из страны.
Он не верил.
– Спроси у своих родителей, – советовала я. – Спроси, спроси!
А потом вдруг разом все изменилось. И все вокруг стали гудеть и обсуждать то, о чем говорили родители. Дома, на улице, в магазине. Даже на родительском собрании встала мама моего одноклассника и начала говорить, что мы переживаем очень сложное время и нам все придется очень непросто, «ведь мы им столько врали».
– Зачем же вы им врали? – удивилась моя мама.
Про КГБ говорили уже в школе.
– Да, подумаешь, КГБ! Все там работали.
– Неправда! Мои родители никогда там не работали! – выкрикнула я.
– Может, твои и не работали. А вот Лешина мама точно работает в КГБ. А ты не знала?
Оказалось, я направила Лешу по правильному адресу.
Но…
Я вынул из головы шар…
И он обратно уже не влезал.