Я вынул из головы шар. Рассказ Аси Кравченко

• 09.05.2017
• автор: Ася Кравченко
• смотрели: 1203

Тэги:

Мама с папой еще затаскивали в квартиру вещи, а моя сестра Оля уже звонила подружке хвастаться.

А потом раздался жуткий крик.

Мама бросилась в детскую.  

– Что случилось?!

– Когда мы были в этих ваших горах, – вопила Оля, – наша группа ходила в мавзолей.

– И что?

– Я тоже хочу в мавзолей!!!

Оля плакала навзрыд.

– Детонька, как же ты меня напугала, – выдохнула мама. – Мавзолей... Что ты там не видела?

– Ле-ни-на.

– Ленин, как Ленин…  – продолжала мама. – Лежит там, мертвый, желтый… 

Мама подбирала слова, а Оля затихла и ждала продолжения. 

– Думай, что говоришь детям, – в дверях стоял папа.

Мы с интересом переводили взгляд с мамы на папу. Мама больше ничего не сказала. Но в мавзолей мы так и не пошли. 

Когда много позже разнеслись слухи, что Ленин был немецкий шпион, я не удивилась. Мне кажется, шпионы должны вести себя именно так: внедриться, куда смогут. Ленин прочно вошел в нашу жизнь и преследовал нас повсюду. В детском саду, в школе, на улице.

Оля входила в троллейбус, усаживалась на высокое сидение «на колесе» и следила за дорогой. Ехали мы по Ленинскому проспекту. Остановки Оля знала наизусть. Они все были названы в честь родственников Ленина.

– Мама, а когда Ленин умер, все плакали, да?

– Да, – нервно отвечала мама.

– А когда Мария Ильинична Ульянова, сестра Владимира Ильича Ленина умерла, все плакали, да?

– Мама, а когда Надежда Константиновна Крупская, жена Владимира Ильича Ленина умерла, все плакали, да?

– Мама, а когда Ломоносов умер… кстати, а кем он приходится Владимиру Ильичу Ленину?

Гипсовый, бронзовый, гранитный, с кепкой, с вытянутой рукой, кудрявый и лысый, с бородой, в детстве и в зрелом возрасте… 

Мы знаем, великий Ленин, заботлив и ласков был.

Он взял бы нас на колени и ласково нас спросил.

Оля возвращалась к этой теме снова и снова.

– Мама, а дедушка Ленин был добрым?

– Он тебе не дедушка.

– А кто?

– Никто.

– Все равно он был очень добрым. Самым добрым из всех фашистов.

В моей жизни он тоже был постоянно. У меня очень странно устроена голова: в ней прочно застревало все, что громко звучало. В детском саду это очень ценили. Я выступала на всех утренниках.

Когда был Ленин маленький,

В траве сидел кузнечик,

Он тоже бегал в валенках,

Совсем как огуречик

С кудрявой головой

По горке ледяной

Я то рассказывала стихи, то пела. Меня активно вовлекали.
Иногда мне казалось, что настоящая жизнь тихо проходит мимо. 

– Кто написал на зеркале в туалете ЭТО слово? – воспитательница возвышалась посреди группы. Нас всех собрали после обеда. Шестилетки угрюмо молчали.

– Пока не сознаетесь, не пойдете спать!

Это было здорово. Спать днем я терпеть не могла.

– А ты иди в спальню, – сказали мне. – Ты таких слов не знаешь.

Мне стало обидно. Я отправилась в туалет, выяснить, что же это за волшебное слово, которое позволяет не спать днем. К сожалению, зеркало уже вытерли.

Слова вообще не давали мне покоя. У меня были любимчики, которые мне нравились по звучанию: шарабан, лапсердак. Они вываливались из речи взрослых, как шары. Значение от меня ускользало. Однажды в разговоре мамы с папой я услышала:

– Он вообще сволочь.

Мама заметила меня и сказала:

– А ты иди спать.

Перебивка не дала мне запомнить слово. Я лежала в кровати и пыталась вспомнить:

– Мелочь, болочь, солочь.

– Кажется, ее процесс мышления похож на Винни-Пуховский, когда он спускается с лестницы, – беспокоилась про меня мама. – Бум-бум-бум. 

В школе меня продолжали выставлять на конкурсы со стихами и песнями. Впрочем, иногда я уже вслушивалась в слова. 


Песню дружбы запевает молодежь, молодежь, молодежь. 
Эту песню не задушишь, не убьешь! Не убьешь! Не убьешь!

«Почему не убьешь?» – подумалось мне, я запнулась и пропустила полкуплета.

– Надо лучше учить слова, – сказали мне. – Но все равно ты – молодец. Хорошо поешь.

Потом в моей жизни появились другие стихи. Кроме звучания в них был и плач, и восторг. Они вылезали изо всех углов нашей захламленной квартиры.

Осенней медью город опален,

А я – хранитель всех его чудес,

Я неразменным одарен рублем,

Мне ровно дважды семь, и я влюблен

Во всех дурнушек и во всех принцесс!

Мои мама с папой – геологи.

Они жили на какой-то другой параллели. Уезжали на все лето. С ними ездили странные люди. Папа говорил, что на другую работу их не берут. Впрочем, после одной экспедиции папа признался, что толку от них было немного: их нанимали таскать камни, а они писали стихи.

Один из них, когда нас отправляли спать, сидел на табуретке и орал песни. «Песни матерные, – утверждала моя сестра Оля. – А почему, ты думаешь, нам не разрешают их слушать?»

«Штанишки он повесил на сук, вот и танцует вокруг»… – доносилось из другой комнаты.

Что там матерного?

Однажды после экспедиции папа умудрился не сдать ракетницу – пистолет, который дают для того, чтобы геологи могли сигнализировать (в случае чего) прямо из тундры.

Папа его спрятал в ящике и на некоторое время забыл.

Я делала уроки, когда услышала в коридоре:

– Интересно, ракетница отсырела?

Папа прошел мимо меня на балкон и выстрелил.

– Не отсырела, – папа удовлетворенно кивнул.

Через минуту раздался звонок в дверь.

– Плохо, – сказал папа. – Наверное, милиция. Ракетницу я должен был сдать.

Но за дверью стояла не милиция, а наша соседка.

– Знаете, я вешала белье на балконе, а у вас как бабахнет, – сообщила соседка.

– Это мы пулемет проверяли, – успокоила ее я.

Папа загородил меня.

– У нас все в порядке! – уверено сообщил он и закрыл дверь.

Папа повернулся ко мне.

– Что?! Я просто забыла, как называется эта штука.

Дома отовсюду вылезали книжки, которые даже книжками было назвать нельзя – листочки с текстами, напечатанными на пишущей машинке.

Тут чёрт потрогал мизинцем бровь... И придвинул ко мне флакон, И я спросил его: "Это кровь?" "Чернила!" – ответил он...   

– Детеныш, эту книжку нельзя выносить из дома, – говорила мама.

– Почему?

– Потому что автор запрещен у нас в стране.

– Почему?

– Он писал не то, что от него хотели.

– А эту?

– И эту тоже нельзя.

Мне оставалось только кивать. Но разве я могла держать все это в себе?

Я вываливала свои впечатления на всех встречных. А уж если представлялся подходящий момент. Такие моменты стали иногда представляться.

Однажды мы оказались на спектакле «Хармс. Чармс. Шардам».

Раз-два-три …

            Лови момент!

                        Я вынул из головы шар!

                                   Ну и положи его обратно!

– Ты представляешь?! Хармс погиб в тюрьме, – рассказывала я однокласснику Леше после спектакля.

Мне очень хотелось произвести на Лешу сильное впечатление. Но он смотрел на меня и не верил. И я рассказывала и рассказывала потрясшие меня факты:  

– Его забыли в тюрьме, в блокадном Ленинграде. Он умер от голода. Ты не знал?

Леша ничего не знал. Так что я могла рассказывать ему все по порядку.

Про то, как людей сажают в тюрьму, расстреливают, отправляют в ссылку, заставляют уехать из страны.

Он не верил.

– Спроси у своих родителей, – советовала я. – Спроси, спроси!

А потом вдруг разом все изменилось. И все вокруг стали гудеть и обсуждать то, о чем говорили родители. Дома, на улице, в магазине. Даже на родительском собрании встала мама моего одноклассника и начала говорить, что мы переживаем очень сложное время и нам все придется очень непросто, «ведь мы им столько врали».

– Зачем же вы им врали? – удивилась моя мама.

Про КГБ говорили уже в школе.

– Да, подумаешь, КГБ! Все там работали.

– Неправда! Мои родители никогда там не работали! – выкрикнула я.

– Может, твои и не работали. А вот Лешина мама точно работает в КГБ. А ты не знала? 

Оказалось, я направила Лешу по правильному адресу.

Но…

            Я вынул из головы шар…

                        И он обратно уже не влезал.

КОММЕНТАРИИ