Фонарик, исполняющий желания. Рассказ Татьяны Леонтьевой

• 26.03.2013
• автор: Татьяна Леонтьева
• смотрели: 1632

Тэги:

Я его каждый день спрашивала:

– Ну и как твоя Ангелина Львовна?

– Болеет, – односложно отвечал Коваленко.

А однажды добавил:

– К эскстрасенсше пошла.

Ангелина Львовна заболела, когда он собрался ко мне в Петербург.

– Ну и что экстрасенсша?

– Ну что? Приворожила, говорит, ты меня, ясное дело.

Я засмеялась каким-то дурацким смехом.

– Ковален! Да я не умею…

– Фотографию твою отнесла, – продолжал Коваленко.

– Какую фотографию? Зачем?

Мне сделалось неуютно. Какие-то люди мнут в руках мою фотографию. И думают, что я злодейка, каких мало. И вообще, может, я там плохо вышла. И Коваленковская жена думает: «Боже! На кого он меня променял! На какую-то серую мышь!»

Вообще-то Ангелина Львовна не зовет меня серой мышью. Она зовет меня Подкаменной Тунгуской за мой разрез глаз. Мне же в этом прозвище слышится что-то величественное и надменное. Я подумываю, не взять ли мне такой псевдоним.

– И что они там делали – с моей фотографией?

Коваленко замялся:

– Откуда я знаю? Но эта тетка все сказала про тебя: и что письма мне пишешь каждый день… И что деньги я тебе посылаю.

Вообще-то они оба математики – Коваленки. Ангелина Львовна и Алексей Николаич. Атеисты, все дела. Ну и вот на тебе: экстрасенсши какие-то. Привороты. Отвороты. Осталось только, чтобы меня сглазили. По фотографии.

Я не могла отделаться от ощущения, что за мной подглядывают.

И набрала Люсин номер.

– Шок! – закричала в трубку, – Чета математиков манипулирует девушкой на расстоянии!

– Чего?

– Алексей Николаич возит Ангелину к экстрасенсше! И та говорит: «Вижу! Вижу!» Как Коваленко мне деньги перечисляет. И как я ему письма строчу каждый день.

– Слушай, уймись, а? Не надо быть академиком, чтобы догадаться. Дядька взрослый, девочка маленькая. Ясно, что он тебя поддерживает.

– Ну а письма?

– Ну ты чё, подруга, совсем того? Вы на чем спалились-то? На переписке.

– И правда, – выдохнула я и стала понемногу успокаиваться.

– Ну а если серьезно, – добавила Люся, – все эти вещи существуют только в той мере, в которой человек в них верит.

И прочитала мне вводный курс в черную и белую магию. Это Люся умеет – без подготовки. В ходе лекции я узнала, что Ангелина не сможет приворожить мужа. Поскольку думает, что он уже привороженный. Мной. Два раза приворожить нельзя. И отворожить тоже. Зато можно кого-нибудь сглазить. 

Коваленко приехал ко мне через три месяца женихом.

– Квартиру купим, – сказал он. – Я свое кафе продал.

И помахал перед моим носом какой-то бумажкой.

– И чего это такое? – осторожно спросила я.

В ценных бумагах я никогда ничего не соображала.

– Сертификат.

«Один миллион шестьсот пятнадцать тысяч рублей, – прочитала я. – Сертификат на предъявителя».

– А что значит «на предъявителя»?

– Это значит, ты можешь у меня его похитить, сходить в банк и получить миллион шестьсот.

Я очень удивилась. Разве так бывает? А вдруг сертификат украдут?

– Давай спрячем его в кубышку с нитками, – предложила я. – Я там деньги храню.

– Э, нет, подруга, – заупрямился Коваленко, – первый этаж. Сюда залезть – раз плюнуть. В кубышке! – передразнил он меня.

И с тех пор носил сертификат в паспорте. А паспорт во внутреннем кармане.

Вообще-то я в покупку квартиры не верила.

Что, например, полагается делать в новой квартире?

Я вспомнила, как хотела выложить в туалете мозаику из битой посуды. Чтобы носики и ручки торчали прямо из стен. Ясно, что в съемном жилье такой номер не прокатит. А в своем – можно. Но дальше носиков мои фантазии не заходили.

Просто у меня все всегда наперекосяк. Или не с первого разу. Или не в свое время. По-русски говоря – через жопу. Ну какая мне квартира? В двадцать два люди оканчивают институт, а я только начинала. В двадцать пять рожают второго ребенка, а я разводилась с первым мужем. В двадцать шесть выплачивают последний взнос по ипотеке. А я сменила четвертую съемную квартиру и живу на Пряжке в трех шагах от сумасшедшего дома. Остается утешаться мыслью, что я – не нормальные люди, типа, не такая, как все. Но иные ненормальные к тридцати уже дописывают собрание сочинений и благополучно стреляются. А у меня всего-то-навсего горстка рассказов сомнительного качества.

Или вот Коваленко. Ну что это за дела! Сначала я боялась, что он не приедет. Потом боялась, что приедет. Ангелина Львовна снилась мне чаще, чем ее супруг.

Есть ли Бог на свете, нет ли Бога на свете – я как-то совершенно не сомневалась, что за все это нам обязательно прилетит по башке. Может быть, Коваленко приедет ко мне, и вдруг – бац! – его разобьет паралич. Мне придется уволиться и взять работу на дом. Я буду собирать авторучки. А вечерами читать Коваленке книжки. Кормить его с ложечки по расписанию. А может быть, это я попаду под машину, и паралич разобьет меня. Интересно, будет ли Коваленко мне читать книжки и кормить с ложечки?

А может быть проще: я выйду замуж за какого-нибудь другого мужчину. А потом, когда я стану пенсионеркой, он уедет от меня к молодой девице сомнительной репутации. 

Первые две недели мы провели в постели, прилепившись друг к другу и мечтая о домике на Финском заливе. Точнее, это Коваленко говорил: домик. Я настаивала на благоустроенной квартире. С балконом, и никак иначе. Мы даже повздорили на эту тему.

А потом началось.

Сначала Коваленко заболел гриппом. Ну, в этом ничего удивительного не было. У нас пол-Питера с гриппом свалилось.

Потом мы заболели молочницей. То есть заболела, конечно, я, а Коваленко подхватил. Я сбегала в аптеку.

– Выпьем флюкостат, Коваленочка, – предложила я, – а к вечеру нам полегчает.

И принесла стакан воды и таблетку.

К вечеру Коваленко покрылся красными пупырями. А на губах вздулись прямо волдыри какие-то.

Я с ужасом глядела, как на спине расплываются новые и новые алые пятна. Потом побежала в аптеку уже за тавегилом и на бегу читала инструкцию к флюкостату: «Индивидуальная непереносимость… зуд… раздражение…». На «мерцании желудочков» я читать бросила и покрылась холодным потом.

Через неделю Коваленко напился водки и разбил зеркало.

Это случилось перед тем, как он уплыл на льдине.

Сдается мне, что тогда-то он и потерял паспорт.

Но обо всем по порядку, ведь я еще не рассказала про кипяток.

Накануне рыбалки Коваленко неожиданно крепко выпил. Я ворчала, как самая настоящая жена:

– Ну какая тебе завтра рыбалка? Останься дома, отдохни.

– Нет, я пойду, – упрямился Коваленко и собирал свою рыбацкую поклажу. Удочки, стульчик, шведский бур. Термос с горячим чаем.

Когда он переливал кипяток в узкое горлышко, его качнуло на зеркало, и кипяток выплеснулся на ногу. От зеркала медленно отваливался приличный кусок. Коваленко прыгал на одной ноге.

– Уй, как больно! – кричал он. – Что за ёб твою мать!

– Льда приложить! – сорвалась я с дивана.

В морозильнике у нас хранятся бутылки с замороженной водой. Это Коваленко где-то вычитал, что воду надо пить размороженную. Я приложила бутылку к ноге и какое-то время держала.

– Да ладно, все уже, – отпустил меня Коваленко.

На ноге вырастали два красных пузыря. Они становились все страшнее с каждый секундой.

Вскоре на подоконнике в ряд лежали уже три тюбика с мазями: от молочницы, от аллергии и от ожогов. Главное – не перепутать.

На следующий день Коваленко нечаянно уплыл на льдине в Финский залив. Правда, не один, а с мужиками, и сообща они как-то выбрались к дамбе. Видимо, гребли своими бурами. Хорошо хоть, под лед не провалились.

А потом эта история с паспортом.

Я стояла в магазине и выбирала сумку сестре. Запиликала смска. От Коваленки:

«Потерял паспорт».

Глупости – подумала я. «Посмотри за книжками».

«Везде уже смотрел».

Ну конечно же, сам куда-нибудь спрятал и не может найти. Так говорила я себе, пока ловила машину и ехала домой.

– Мы сейчас везде посмотрим и обязательно найдем, – с порога объявила я. Голос мой прозвучал как-то фальшиво. Таким голосом детям говорят перед уколом, что не будет больно.

За час я перевернула весь дом. Паспорта нигде не оказалось.

В паспорте было: пенсионное удостоверение, карточка одного банка, карточка другого банка, медицинский полис. И сертификат на сумму один миллион шестьсот пятнадцать тысяч рублей. На предъявителя.

Остаток дня мы куда-то звонили и блокировали карточки… Бегали в Сбербанк… В милицию… В паспортный стол…

Я расклеивала на водосточные трубы объявления. Может быть, добропорядочный житель Коломны увидит – и принесет нам сертификат обратно? Или хотя бы паспорт…

После выходных Коваленко опять прошелся по всем инстанциям. Я ждала вестей: Сбербанк вот-вот сообщит о судьбе миллиона. Сняли его или нет.

Все это время Коваленко ходил мрачнее тучи, а я была просто как обдолбанная. Мне порой казалось, что я не расстроена и не удивлена. Мне даже какая-то ерунда в голову лезла: например, что с паспортом потерялась моя карточка «Дикси» и теперь я не смогу покупать там продукты со скидкой пять процентов.

И вот Коваленко позвонил мне на работу.

– Поздравляю, Танечка, – сказал он.

«Будет у нас домик у залива», – успела я подумать.

– Деньги сняты.

Житель Коломны предъявил сертификат и получил один миллион шестьсот пятнадцать тысяч рублей.

Рисунок: Михаил Ворожцов

Сердце сделало кульбит, и что-то изнутри меня ошпарило. Наверное, адреналин. Я зачем-то встала с кресла. И вот тогда я это все впервые представила по-настоящему: и домик, и залив. Коваленко бы удочки мастерил, а я бы ужин готовила. В отдельной кухне! Впервые в жизни, понимаете? В отдельной кухне. И мозаика, да. А может быть, у нас была бы даже крытая веранда. Зачем городской балкон, если может быть веранда?

Я села обратно в кресло. Так я сидела и молчала, до тех пор, пока не погас монитор. Тогда я собралась и вышла из офиса.

Вечером я спросила Коваленку:

– Ну что, звонил родственникам-то?

– Ну.

– Сказал про сертификат?

– Сказал.

– И чего Ангелина Львовна говорит?

– Говорит: в церковь сходи. Видать, что-то не то творишь, Алексей Николаевич, вот и напасти.

Я чего-то промычала в ответ.

А через два часа на меня упала душевая кабина. Причем вместе с Коваленкой.

Когда я первый раз увидела эту кабину, с радио и всякими там прибамбасами, я воскликнула: «Ну, в такой хоть в космос вылетать можно!» Я не догадывалась, насколько я недалека от истины.

К тому моменту мы уже подлечились от молочницы и решили принять душ совместно. Нет, кабина упала не от того, что мы туда оба залезли. Коваленко залез один, а я задержалась около полки в поисках губки.

Я стояла в коридоре голая и без очков. А Коваленко, тоже голый, уже залез в душ и настраивал погорячее. И в этот момент с диким скрежетом кабина отлепилась от стены и стала падать на меня, как поваленное дерево.

От ужаса я ничего не могла разобрать. Я только чувствовала, как на меня пикируют мыльницы и запасные лезвия. Ну и всякий-разный там шампунь.

Кажется, я кричала. Этого я не помню – как именно. Визжала, например, или дурным голосом, или еще что. Но я точно помню, как уперлась руками в кабинное стекло и какое-то время поддерживала все это под уклоном. И еще я успевала удивляться, как до сих пор эта штука не расплющила меня по коридору. Пока я удивлялась, мне на голову упал принтер.

Что за принтер? Ну, это Валя, когда в Саратов уезжала, принтер мне оставила в наследство. Я ленилась его подключать, и мы его запихали на душевую кабину. Вернее, на край душевой кабины. Места ведь мало в квартире. А принтер здоровенный.

И вот он упал, огрел меня по уху и с грохотом свалился куда-то к туалету. Коваленко сделал шаг назад, и кабина медленно приняла исходное положение.

Из душа хлестала вода. На полу растекалась внушительная лужа. Люстра качалась. Вокруг разметались бритвы и мыльницы. У туалета лежал принтер. Руки и ноги мои дрожали.

– Блядь, – сказала я.

– Точно в церковь пора, – ответил Коваленко.

Остаток вечера я прибирала бардак и воображала себе варианты этого события.

1. Я успеваю забраться в кабину, мы падаем вдвоем и ломаем руки и ноги.

2. Кабина ударяет меня по хребту, и остаток жизни я провожу в инвалидном кресле.

3. Принтер ударяет меня по черепу, и остаток жизни я провожу в состоянии овоща.

4. Кабина и принтер падают на меня, и мы с Коваленкой оба гибнем под обломками.

Что ж, мы жили недолго, но счастливо. И умерли в один день.

Восьмое марта мы решили не отмечать.

И в этот момент с диким скрежетом кабина отлепилась от стены и стала падать на меня, как поваленное дерево

Восьмое марта мы решили не отмечать. «Ненавижу гендерные праздники», – отрезал Коваленко. А я решила потешить свою женскую сущность и устроить небольшой шоппинг. В конце концов, сумку-то сестре я так и не выбрала.

Я не люблю мотаться по торговым центрам, они высасывают из меня все соки, и домой я возвращаюсь выжатая как лимон. Поэтому обычно я делаю резкий набег и выбираю быстро.

Я сразу поняла, какую сумку надо брать.

– Эту, – попросила я продавщицу.

– Сегодня акция, – заговорила она, как заведенная. Вероятно, за день устаешь повторять всю эту ерунду. – Если вы купите еще что-нибудь на пятнадцать рублей,  вы получите в подарок фонарик, исполняющий желания.

– Исполняющий желания?

– Последний остался, – загрустила продавщица и мотнула плечом куда-то вверх. Может быть, она хотела забрать фонарик себе, а тут приперлась я сейчас как куплю еще что-нибудь на пятнадцать рублей.

Над нашими головами парило гигантское розовое сердце из тоненькой трепещущей бумаги.

– А что с ним надо делать?

– Поджигаете внизу горючий элемент и отпускаете.

– И фонарик летит?

– Летит.

– И исполняет желания?

– Исполняет.

– Да ладно! – усомнилась я.

И неожиданно взяла со стойки открытку за шестнадцать рублей.

Продавщица завернула мою покупку и в пакет положила фонарик. Он был плоский как блин и сложен вчетверо. Хорошо. Значит, тот парящий фонарик продавщица сможет забрать себе.

Вообще-то не люблю я все эти акции. Да и всякую розовую атрибутику, которой ко Дню святого Валентина заваливают магазины. Да и вообще, поднимет меня на смех Коваленко. Не захочет запускать фонарик. «Что я, – скажет, – маленький, что ли?»

Но даже если он не откажется, навряд ли это удачная затея. Все-таки мороз, ветер… Элемент этот просто не загорится. И мы принесем фонарик обратно, и он пролежит до лета, а летом нам станет неловко, и мы, может, вообще его выбросим в помойное ведро, чтобы не захламлял нашу тесную квартирку.

А может быть, элемент загорится, а вслед за ним загорится и сам фонарик? Он из такой нежной бумаги.

Не исключено, что все пройдет как надо, но потом фонарик приземлится на крышу дома. «Не использовать вблизи жилых домов» – гласила инструкция. А где же использовать? На Финском заливе, что ли?

Я робко занесла фонарик в дом и сказала:

– Вот. Фонарик, исполняющий желания. Надо запустить.

– Да ну как ты его запустишь? – отмахнулся Коваленко. – Ты на ветру даже зажигалку не зажжешь.

– Посмотрим, – сказала я.

И мы пошли на Пряжку. Встали на мостик. Я расправила сердце. Оно оказалось огромное. Прямо парашют.

– Ты держи его за уши, а я буду поджигать.

– Хорошо, – согласился Коваленко. А сам, кажется, стал озираться.

Я обожгла себе все пальцы, фонарик тлел и даже попахивал, но никак не загорался.

По мосту прошел собачник со спаниелем.

Коваленко посторонился и сказал:

– Пойдем отсюда. Стоим, как два дурака.

– Ничего не как два дурака. Просто тут ветер.

– Ну пойдем в подворотню.

– Подворотня – вблизи жилых домов. Это нельзя, – поучала я.

– Да ничего не будет, – говорил Коваленко.

Мы не пошли в подворотню. Мы пошли в первый попавшийся кабак. В принципе, мы уже забыли про гендерный праздник и просто хотели выпить.

Бар назывался «Здрасьте». От пола до потолка он был выложен мозаикой. Из битой посуды. Из стен выглядывали носики и ручки от чайников.

Там мы выпили несколько бокалов пива и вышли обратно умиленные. Тихо падал снежок. Мы свернули в скверик. Там ветра не было.

– Ковален. Давай запустим фонарик, – сказала я.

Коваленко вздохнул и сел на лавку. Поодаль выпивала какая-то компания.

– Держи его за уши, – опять велела я. И присела на корточки.

Я поджигала этот горючий элемент с одной стороны, и с другой, в общем, со всех сторон. И наконец он полыхнул.

Сейчас и сам фонарик схватится, думала я. Но он только светился изнутри.

– Гляди, ребзя, – сказал кто-то на соседней лавочке.

Я ныряла под фонарик, ползала по снегу и не знала, что делать дальше.

– Он не просится вверх? – с надеждой спросила я.

– Просится, – ответил Коваленко.

– Может, его пора отпускать?

– Может.

И Коваленко разжал руки.

Сейчас полетит боком и рухнет в сугроб, подумала я. Но фонарик стал стремительно набирать высоту. На соседней лавке поднялся галдеж.

– Падает! – кричал кто-то.

– Летит! – вопила я.

Фонарик плыл и плыл, как воздушный шар, и очень быстро поднялся выше крыш и превратился в светящуюся точку.

– Пойдем? – приобнял меня Коваленко.

– Пойдем, – ответила я и спохватилась: – А ты желание-то загадал?

– Неа, – рассмеялся Коваленко.

– И я нет!

Мы медленно шагали, обнявшись. Я все оборачивалась и оборачивалась, пока не вписалась в ворота скверика. С ворот упала шапка снега. Я потерла плечо.

Фонарик летел.

 

Рисунок: Алла Сердюкова

Благодарим за помощь сайт сaricatura.ru

КОММЕНТАРИИ