Ярмарка тщеславия. Колонка Сергея Шаргунова

• 23.07.2012
• автор: Сергей Шаргунов
• смотрели: 580

Тэги:

Я не чувствовал себя пьяным и не хотел спать, может быть, чужая земля не давала раскиснуть. Вышел из отеля. Было дико свежо. Поднялся на мост, посмотрел в воду: тусклая, она испускала пар.

Всю ночь я пил с писателями в отеле, стоявшем у рукава реки Майн.

Мне было двадцать два года, и я воспринимал литературу как поле боевых действий. Каждое утро атаковал блокнот или компьютер, умножая слова. Взял штурмом журнал «Новый мир» и был там самым молодым. Отправил в большом конверте свою повесть на всероссийскую премию и, разгромив армию из сорока тысяч соперников, победил. И вот, полный сил и злости, дошел до проклятой Германии. Прилетел во Франкфурт на книжную ярмарку.

Я пошел по городу, досматривавшему сны. Возле помпезного вокзала прицепился бородатый бродяга, просил по-немецки денег на хлеб, сказал, что я могу сам ему купить, он проведет к магазину. Я вложил несколько монет в руку, которая тряслась. Монеты выпали, он нагнулся – их разыскивать.

Потом меня окружили темные парни, спросили откуда. Русланд. Они исполнили по-английски голосами обезьян нечто про Страну Советов.

– Даун, даун, даун виз зе Юэсэса… – пели, встав в кружок, чавкая жвачками и надувая пузыри.

Синий лед рассвета сменила светлая прохлада. С каждого угла краснели наклеенные листы афиш, испещренные черными буквами. Имена русских писателей разных времен (в ту осень Россию выбрали почетной гостьей ярмарки). В утреннем свете я нашел себя. Вместе с Есениным мы занимали целую строку, наверное, из-за того, что тезки. Воодушевленный чепухой, теперь, проходя мимо очередной красной афиши, я каждый раз стрелял глазами и до того пристрелялся, что с первого взгляда попадал в заветную строку.

А потом был бесконечный день выступлений и встреч в модернистском бетонно-стеклянном здании книжной ярмарки. Весь день за окнами и стенами лил дождь.

А потом день выступлений кончился вместе с дождем. Спать не хотелось, тщеславие переполняло. Я дал сто интервью, заключил договор на издание книжки в Риме, мне сказали хорошие слова Аксенов, Проханов и Битов.

Я вышел в сырую тьму. Вокруг здания на тумбах, подсвеченные, алели афиши, где было и мое имя, и это зрелище согревало.

– Серый! – подступила низкорослая фигура.

Я узнал его. Рома из Кызыла. Начинающий писатель. Ему уже был тридцатник.

– Пойдем гулять! – от него несло водкой.

– Ром, я спать.

– Пойдем! Будь мужиком! Посмотрим ночную жизнь. Весь день понтовался и баиньки, да?

– Нет. Я не понтовался.

– Чо, я не видел? Зеленый ты еще. Выпендрежник.

Мы побрели. Город сиял, промытый дождем. По небу плыли тучи, в разрывах мигали самолетики и горела ослепительная луна.

– Луна горит, как вывеска, – сказал я.

– Пошлое сравнение, – сказал Рома, он трезвел и мрачнел.

Скоро начались красные огни. Красные лампы горели за темными окнами, красные сердечки пульсировали на фасадах, красные гирлянды оплетали здания. И в этом красном свете почему-то было особенно много наклеенных красных афиш. Вероятно, их привечали в этом квартале за красный цвет.

Рома тянул меня внутрь большого дома.

Отвернувшись, я смотрел на афишу, наклеенную на тумбе, и впотьмах, отвыкший, искал строку с собой и Есениным.

Внутри дома, куда мы зашли, была большая каменная лестница. Стертая множеством подошв.

– Помнишь, Солженицын писал про Лубянку, – сказал я, – о том, сколько там ног прошло по лестнице…

– А вообрази, каково быть не лестницей, а женщиной в этом доме, – откликнулся Рома.

Мы поднимались, и с нами, вверх и вниз, шли люди. Это были смуглые ребята вроде турок, они держались группками, в кожаных куртках, это были негры, это были подростки. Встретился явный немец, пожилой, с носом-клубничиной, он спускался покачиваясь и словно потрясенный. На каждом этаже дверь вела в коридор.

В коридоре душно пахло благовониями. Было тесно, сновали мужчины. Вдоль коридора располагались кабинеты. Из открытых дверей лился красный свет, и либо на пороге, либо чуть углубившись в комнату стояла женщина. Она либо звала голосом, либо манила жестами. В большинстве это были негритянки. Некоторые комнаты были закрыты, некоторые закрывались при нас, когда туда уходил сманенный клиент, некоторые открывались, клиентов выпуская.

– Хани! – говорила то одна, то другая. – Кам ту ми!

– Откуда ты? – спросил я по-английски полуголую и чернокожую, она трогательно выворачивала губы, светло-розовые изнутри.

– Эфрика!

Открылась дверь, и прямо на нас вышел парень, запыхавшийся и взъерошенный. Дверь тотчас опять закрылась. Он что-то сказал по-немецки, вроде как извиняясь. «Да все нормально», – ответил Рома.

– О, вы русские?

– Ага, – сказал я. – Ты тоже?

– Я немец. Из России. Из города Энгельса. Уже девятый год здесь. Ну как, вы еще не замутили ни с кем? И не надо, ребята! Сплошное надувательство. Который раз одно и то же. Двадцать минут. Она нарочно тянет. На все про все минут восемь. Лежит, как кукла надувная. Если не успел, она хватает трубку телефона: мол, буду охране жаловаться. И денег требует. Доплати, тогда продолжай…

Он качнулся, стал оседать. На пол со стуком упало устройство, которое негритянка подняла, а блондинка вырвала из ее рук. Это был фотоаппарат

Дверь открылась. На пороге показалась мулатка, миниатюрная, в алой комбинации и с невозмутимым лицом.

– Чего радуешься? – сказал паренек. – О тебе говорят!

Мулатка крутила глазами, деланно улыбаясь.

– Ну ладно, еще погуляем, – сказал Рома. Немец поспешил вниз, мы пошли вверх – осматривать новые коридоры.

На всех этажах зрелище было одинаковым. Мы дошли до последнего этажа, четвертого. Снизу раздались крики: «Стоп! Ноу!», шум и протяжный вой.

Мгновенно, ведомые писательским азартом, мы сбежали туда, на третий этаж. Посреди коридора, зажав у стены, негритянка и блондинка терзали мужчину, который прикрывался руками. Вокруг толпились клиенты и дамы, привлеченные зрелищем.

– Фото ноу! Ноу фото! – зарычала негритянка и наотмашь ударила мужчину по лицу.

Он качнулся, стал оседать. На пол со стуком упало устройство, которое негритянка подняла, а блондинка вырвала из ее рук. Это был фотоаппарат.

– Сукин ты сын! – сказала блондинка на чистом русском и долбанула аппаратом по стене.

Еще удар.

– Факинг щит! – добавила блондинка.

Отвалилась крышка, полетели детальки.

Мужчина встал, лицо расцарапанное, красное, навстречу из толпы шагнул охранник в светло-серой амуниции, дернул его за руку и толкнул к выходу.

– Дощелкался! – победно сказала блондинка и вошла в комнату.

Негритянка в ответ понимающе хохотнула и вошла в соседнюю дверь.

Обе заперлись – очевидно, приводить себя в порядок. Публика моментально рассеялась.

На улице мы с Ромой закурили. Стояли и дымили, так же, не сказав ни слова, как днем. Докурив, молча пошли.

– Теперь ты понял? – спросил он.

– Что понял? – раздраженно спросил я.

– Что такое публичность.

Я хотел дернуть плечами, спросить: «Ась?», сказать: «Не бредь!», но вместо этого ответил:

– Ну конечно.

– Надо было кого-то снять, – сказал он и сам оспорил: – хотя какая разница…

На остановке трамвая мы долго изучали расписание и убедились, что он должен по очереди доставить нас к нашим гостиницам. Трамвай вскоре прикатил в точности в соответствии с электронным табло. В трамвае было пусто. Внутри оказалось не теплее, чем на улице. Не было ветра, понятно, но был какой-то железный автоматический холод. Мы съежились плечо к плечу на сиденьях и продолжили молчать.

Когда я проснулся, оказалось, что Рома спит, лицом уткнувшись мне в плечо. Его голова подскакивала.

Вокруг было темно, но огни высвечивали пригородный пейзаж – небольшие домики и обилие растительности.

Трамвай шел по кругу. Рома всхрапывал. Чтобы не мерзнуть и опять не заснуть, я встал и начал приплясывать между кресел. Молча. Изо рта шел пар. И вместе с паром выходили из меня и никак не могли закончиться иллюзии юности. Я не мог понять, почему, но что-то новое узнал или, скорее, ощутил. Увидел какую-то неоспоримую метафору. За стеклами встречались красные подсвеченные афиши, но больше они не волновали. Я старался на них не смотреть, как пуританин на картины порока.

Чем выше понималось солнце, тем решительнее угасало во мне тщеславие. Оно еще будет возвращаться, но уже чем-то отравленное.

Опубликовано в журнале "Медведь" №146, 2011

КОММЕНТАРИИ