Егор Кончаловский. Я не из робких

• 13.03.2013
• автор: Аглая Смирнова
• смотрели: 1503

Тэги:

В детстве он хотел заработать как можно больше денег, потом хотел стать философом, но в результате получил диплом искусствоведа и стал снимать – сначала клипы и рекламу, а потом полнометражное кино. Вершина эволюции древа Михалковых-Кончаловских – Егор, потомственный режиссер и выпускник Кембриджа. Он рассказал нам о фильме «Побег», собственной жизни, ученой Англии, самой «культурной» семье России и новой элите страны.

 

В АНГЛИИ

Западное образование меняет русского человека?

– Безусловно. Даже очень сильно и довольно резко. Ты выезжаешь из родного гнезда и сразу попадаешь в совершенно другой круг. Горизонты расширяются, и взрослая жизнь начинается в значительно большем объеме, чем если бы ты жил дома на Рублевке и ходил в московский университет. Приезжая туда, человек становится никем, простым студентом, вот что важно. У тебя нет «спины», потому что ни деньги, ни общественное положение родителей там значения не имеют. Ты в первую очередь становишься самим собой. А уж потом начинается образование.

И вам тяжело было «без спины»?

– У меня все-таки была другая история. Я был одним из первых советских ребят, кому довелось учиться сначала в Оксфорде, а потом в Кембридже. Когда уезжал, я был уже взрослым парнем, а за спиной имел армию. Для меня основная трудность была в том, что я не знал языка. И за полгода мне нужно было его выучить. Это было тяжело, – я тогда страницу со словарем читал  за полчаса. 

Что вы заканчивали в Кембридже?

– Искусствоведческий факультет. Сначала поступил на философию, а потом перевелся. Конечно, искусствоведу устроиться на работу значительно сложнее, чем учителю или врачу, но у меня была задача получить абстрактное гуманитарное образование, расширить свой кругозор. Но я никогда не работал по специальности. Я плохой искусствовед, таланта такого у меня нет.

А что такое «талант искусствоведа»?

– Не знаю, может, потому у меня его и нет. Вот есть люди, которые прекрасно умеют считать. А я считаю плохо. То же самое и с искусствоведением. Папа рассказывал, что, когда он учился в консерватории, то разучивал упражнения часами. А Ашкенази мог прийти с бодуна и сразу все сыграть. Вот это талант! И отвечаю на вопрос: в Англии очень четкая система образования, с которой сразу становится понятно, кто талантлив, а кто нет. Я получал свою четверку, и я за нее очень серьезно работал.

А есть какие-то минусы образования в Англии по сравнению с Россией?

– Недостатки связаны с тем, что ты становишься очень узким специалистом. То есть ты можешь отлично знать Дюрера и Рембрандта, которых я, например, изучал. Но совершенно не представлять себе античность. Мне кажется, в России более широкое образование, хотя и более поверхностное. Но мне кажется, что плюсов там больше, потому что в России сейчас кризис, разброд и шатание. 

Почему вы вернулись?

– Когда я решал, оставаться там или вернуться, мне показалось, что здесь довольно интересно. И я рад, что не ошибся. Другое дело, что мне повезло провести конец восьмидесятых –  начало девяностых, –  самое смутное российское время, в Кембриджских садах. А в принципе, я могу жить везде, где хочу.

Никогда не жалели, что не учились во ВГИКе?

– Мне ВГИК очень нравится. Но я предпочел закончить Кембридж.

 

СЕМЬЯ

Вы в детстве были домашним ребенком?

– Я был довольно самостоятельным ребенком и ответственным старшим братом. Мама постоянно снималась, ездила зарабатывать деньги, и мы оставались вдвоем с сестрой Катей, которая младше на девять лет. Она, кстати, сейчас будет у меня работать.

И маму вы свою сняли в фильме «Побег»…

–  Да, снял. Так вот, с отцом мы до определенного момента не очень много времени проводили вместе. Он был всегда на съемках. Потом уехал во Францию, но всегда, когда приезжал, мы общались постоянно. Я не думаю, что очень сильно похож на папу, но какие-то черты я унаследовал, как хорошие, так и плохие. Сейчас мы с отцом иногда не видимся и по месяцу, и по два, но это не значит, что мало общаемся. Хотя вот на даче, которую он снимает в Италии, я ни разу не был… Мы отдыхали вместе один раз, но у нас слишком разные подходы к отдыху. Мне скучно подолгу лежать у бассейна. Я люблю мегаполисы. По мне, так пятидневная поездка в Лондон лучше, чем две недели на Канарах. В общем, я не могу сказать, что мы всей семьей водим хороводы вокруг новогодней елки. Отношения хорошие, но все очень заняты. Раньше жизнь была сконцентрирована в одном месте –  в доме на Николиной Горе. А сейчас все уже свои дома построили. Это не помогает постоянному общению. Но на Новый год и день рождения деда мы стараемся всегда собираться.

А рестораны Степана Михалкова посещаете?

– Рестораны Степана очень хорошие, но, если честно, не в моем вкусе. Я люблю более демократичные, менее эстетские, «Маму Зою», например. "Пушкин" тоже очень люблю, несмотря на то, что он эстетский. А в кухне у меня особых предпочтений нет, любая хороша. Ну, вот только что не очень большой поклонник русской «водки-селедки». 

Когда решили стать режиссером, не пугало, что все неизбежно будут сравнивать вас с отцом?

– Мне было, безусловно, сложней, чем кому-то другому. Но я не робкого десятка. Да, нас постоянно сравнивают, и ругают меня больше, чем хвалят. Такова жизнь. Не думаю, что мои родственники в восторге от того, что я делаю. Но это не есть причина, чтобы мне этого не делать.

А правда, что дедушка завещал вам права на «Дядю Степу»?

– Да, это правда. Но я от «Дяди Степы» отказался. Внуков много и было бы не очень ловко мне одному владеть этими правами. А потом дед женился и, по-моему, перезавещал их своей жене. Что логично. 

У вас с Сергеем Владимировичем хорошие отношения?

 –  У нас очень хорошие отношения. Раз в неделю ходили в ресторан, выпивали вместе. Ну, а после его женитьбы стали общаться меньше, что тоже логично.

Вы до отъезда в Англию были «золотой молодежью»?

– Безусловно. Но тут надо уточнить, что тогда «золотность» заключалась в паре-тройке лишних джинсов и магнитофоне. На машине я ездил отцовской, за границей мог бывать. Мог не работать с восьми до шести. Хотя числиться где-то надо было.

Например, где?

– Водителем моего отчима художника Николая Дви.

Кем вы себя ощущаете больше – человеком русским, западным или, может, восточным? У вас же есть казахская кровь.

– Я себя ощущаю советским человеком. Но, конечно, русским больше, чем каким-то другим. Хотя восточная составляющая дает о себе знать. И в отношениях в семье, и на работе. Я, например, совсем не демократ.

То есть вы тиран и сумасброд?

– Между тираном и демократом существует довольно много градаций. Вот я где-то посередине. Как настроение получше, я ближе к демократу, как похуже – к тирану. Это же не перманентное состояние.

У вас меняется настроение?

– Настроение? Не знаю, но, в общем, нет, я думаю. Если оно у меня плохое, то плохое долго, если хорошее, то оно может легко испортиться. Но все-таки я оптимист, позитивно настроенный человек.

Дома вы главный?

– Да, я дома глава семьи. Я принимаю все глобальные решения. Но, например, в работу жены стараюсь не вмешиваться. Просто, если речь идет о четырехмесячных съемках в Кыргызстане, то возникают сложности, связанные с жизнью, бытом и с дочкой, которой четыре года.

А много времени вы проводите с дочерью?

– Не так чтобы очень, зато каждый день. Я ценю возможность не видеть никого. Очень важно иметь возможность не видеть человека, но слышать, что где-то там за стеной он есть.

Вы ветреный человек или однолюб?

– Я не знаю, однолюб ли я. Потому что можно быть однолюбом и прекрасно ходить на сторону. Женщин я люблю. Наверное, в жизни я не был достаточное количество раз влюблен, чтобы понять это точно.

А романы с актрисами, которых снимаете, бывают?

– Бывает по-всякому. Но в любом случае между режиссером и актрисой должна быть какая-то связь, искра. Не обязательно эротическая. Но должна быть. У меня был случай, когда пришлось изменить сценарий, потому что этого не было.

Насколько я знаю, у вас в семье многие занимаются благотворительностью. А вы?

– Я благотворительностью пока не занимаюсь. Есть такая проблема в нашей стране, что благотворительность очень часто не доходит до адресата. С Никитой была такая история: он долго перечислял деньги в один детский дом, а потом выяснилось, что очень немаленькие суммы где-то растворились и не дошли до детей. Так что благотворительность у нас должна быть очень адресной: купил телевизор, принес. Но вообще это очень нужно, конечно. У нас ведь очень много бедных.

 

РОССИЯ

Почему вы пошли в армию?

– Я тогда уже собирался уезжать и не хотел, чтобы сложилась ситуация, когда ты приезжаешь на каникулы, а тебя потом не выпускают обратно. Проще было сразу отслужить. Да я никогда и не старался отмазаться от армии. Вспоминаю ее с удовольствием.

В каких войсках служили?

–  В кавалерийском полку в Голицине. Его только что закрыли. Полк был мосфильмовский  и считался блатным. Но там служили конники, в большинстве своем кавказцы, так что этническое противостояние внутри было очень жестким. У меня был очень серьезный случай. Я ударил чеченца по голове лопатой. И ночью десять чеченцев затащили меня в пустую комнату. Но тут ворвались десять москвичей и буквально меня спасли. При равном количестве бойцов москвичи всегда побеждают – они  сильнее.

А если бы у вас был сын, вы бы хотели, чтобы он служил в армии?

– Не знаю... Достаточно посмотреть на солдат, которые стоят у ларьков и просят милостыню, как нищие. Зачем же ставить человека в такое положение?

Вы следите за тем, что происходит в стране?

– Стараюсь. Почему-то мы никогда не можем найти себя в ситуации, когда все благополучно и хорошо. Вообще в России всегда было и мутновато, и смутновато. Всегда у нас в стране должна быть какая-то тревога, измена. Сейчас, конечно, значительно лучше, чем было в середине девяностых. Но все равно –  то доллар упадет, то инфляция, то дефолт. У нас никогда не бывает безмятежного спокойствия. И я думаю, здесь так было всегда. Кроме как при советской власти, потому что она была тоталитарным режимом.

Не возникает ли желания уехать, чтобы ваша дочка росла в стабильном обществе?

– Я думаю, что сейчас мир уже пришел к такому моменту, когда нигде нельзя чувствовать себя спокойно. Теракты ведь не только в России, но и в Нью-Йорке и Мадриде. Кроме того, Россия мне сейчас кажется одной из самых перспективных стран.

Вы думаете, что люди, которые, как и вы, получили образование в Европе, смогут что-то изменить?

–  Я думаю, мы потихоньку идем к обществу, близкому к индийскому. Когда существуют махараджи, которым требуются «белые воротнички», которые их обслуживают. И море черни, бедных, который копаются в мусорных баках и живут на двадцать долларов в месяц. Думаю, что дети, получившие образование за границей, к которым я сам принадлежу, и сформируют ту элиту, обслуживающую махарадж: адвокаты, управляющие, персональные советники… 

И в чем роль этой новой элиты?

– В ответственности. Вопрос в том, что у нас пока очень странная элита. Есть частично та, которая осталась с советского времени, это народные артисты, музыканты, которые играют большую роль в культурной жизни страны. Другая же часть элиты – это те, кто в первые десять лет заработал свои деньги и теперь их вынужден защищать, чтобы их не отняли, потому что заработаны они были самыми разными путями. Поэтому элита занята сугубо своими очень узкими интересами. Наша элита – это олигархи, новые русские и политики, с ними во многом связанные. А в идеале элита должна быть ответственна за то, что происходит в обществе. Не так, как с этим законом о монетизации льгот. Когда несколько умных лбов придумали, что так будет лучше, а у нескольких миллионов людей вообще изменилось представление о жизни. 

В чем конкретно выражается ваша личная принадлежность к элите?

– В том, что я делаю что хочу, когда хочу и сколько хочу плюс получаю за это достаточно приличные деньги. И у меня нет начальника.

И в чем же ваша ответственность?

– Во втором «Антикиллере» я хотел сделать картину о фашистах, о террористах и о взаимоотношениях в этой среде. Потому что не существует черного или белого, есть еще очень много оттенков серого. Нет абсолютных злодеев. И вот мне кажется, что второй «Антикиллер» – достаточно социальный фильм.

 

КИНО

Вы в детстве и юности хотели стать режиссером?

– Нет. Хотел побыстрее заработать как можно больше денег, если честно. И кататься на красном открытом автомобиле с блондинкой. Но судьба распорядилась иначе. Приехав, я сначала попал в рекламный бизнес, а потом довольно естественно перешел к кино.

А как же машина и блондинка?

– Я ездил на красном открытом автомобиле. И даже с блондинкой. Но недолго.

Зритель пошел на отечественное кино, оно собирает кассу. Эта тенденция сохранится?

– Мне кажется, пока рано говорить, что кино стало здесь действительно мощно развиваться. Такая иллюзия создается из-за того, что заняты все актеры и Мосфильм. Но ведь это телевизионное кино. А фильмов для широкого экрана у нас снимается не больше пятидесяти в год. У нас всего четыреста залов, а в той же Германии их четыре тысячи. Российская касса составляет около 0,03 от мировой. И когда такая маленькая статистика, очень сложно прогнозировать. Я, честно говоря, опасаюсь краха. Потому что у нас появилась в последнее время тенденция делать очень дорогое кино. Если хоть один из этих проектов постигнет неудача в прокате и он не вернет вложенных денег, может произойти обвал. Не так много людей, готовых инвестировать в кино… У них может совсем пропасть такое желание.

А как вам «Ночной Дозор»?

– Я с очень большим уважением отношусь ко всем усилиям, направленным на то, чтобы сделать достойный фильм со спецэффектами. Но это entertainment, а не кино в том смысле, в котором я его понимаю. Мне кажется, что «Дозор» очень достойно и профессионально сделан, –  в этом Бекмамбетов мастер. Но лично мне не очень интересно то, о чем эта картина рассказывает.

Вы снимаете коммерческое кино. Не было желания сделать сугубо авторский фильм?

– Опять же, индустрия пока слишком слаба, чтобы ее можно было каталогизировать. Если бы у нас снималось пятьсот фильмов в год, то можно было бы. А пока наше кино –  это очень странные гибриды. Я говорю о методах работы. Коммерческое кино подразумевает, что режиссеру диктует продюсер. Когда я снимал, мне продюсеры очень мало диктовали, а на последней картине вообще дали карт-бланш.  Так что по идее, это уже авторское кино, но классифицируют его как коммерческое. Другое дело, получается, что «Возвращение» Звягинцева –  очень коммерческий проект, потому что его показывают и будут показывать, а стоил он очень мало. Так же Тарковский, получается – самый коммерческий режиссер.

Вам «Возвращение» понравилось?

– А я его не смотрел. Подозреваю, если честно, что мне будет очень скучно. Хотя, конечно, посмотреть надо. Я вообще очень мало что видел за последнее время, потому что из «Антикиллера»-2 сразу нырнул в «Побег». И сейчас пока по телевизору ничего кроме новостей смотреть не могу.

У вас в «Побеге» регулярно мелькает логотип «Sony». Productplacement– это норма отечественного (?) или вынужденная необходимость?

– Многие относятся к этому отрицательно, но придется потерпеть. Многие и к рекламе относятся плохо, но без нее не было бы телевидения. Тут, конечно, важна мера. Да, у меня в фильме мелькает логотип «Sony», но только тогда, когда это нужно и обосновано. В кадре по сценарию появляется ноутбук «Sony», но по большому счету, какая разница зрителю и мне, какой этот ноутбук марки? К тому же productplacement-а в картине не так много. 

Скажите, а «Побег» все-таки римейк?

– Нет. Потому что римейк этого фильма бессмысленно делать в России. Там есть сходство в начале, действительно похожие элементы. Первоначальный сценарий был похож на «Беглеца» еще больше. Но лично мне кажется, что к концу эти два фильма очень сильно расходятся.

Действие «Побега» происходит в несколько безвоздушном пространстве. Понятно, что в России, но при этом никаких российских реалий и привязок нет. Сознательно ли вы это делали? Если – да, то зачем?

– Это очень хороший вопрос. Дело в том, что я в принципе снимаю такое кино, которое может происходить где угодно. И особенно это относится к «Побегу». Я не реалист. И мне не очень интересно снимать ту реальность, которую мы видим, выходя из подъезда.

А чем вы руководствуетесь, выбирая сценарий для нового фильма?

– Всегда по-разному. Бывает, что играют роль деньги: не сколько я положу в карман, а как они распределятся. Потому что деньги – это процесс, а какой бы ни был прекрасный сценарий, если процесс идет через пень колоду, хорошего кино не будет. «Побег» я выбрал,  потому что у меня не получилось снять другую картину, а тут с этим сценарием появился Женя Миронов, с которым я очень хотел поработать. Так что сценарий был вторичен в этом случае…

В одном из своих интервью ваш дядя Никита Сергеевич назвал то, чем вы сейчас занимаетесь, игрушками и добавил, что наступит момент, когда вы наиграетесь и будете снимать серьезное кино. И что он даже знает, что у вас в планах «Палата №6»…

– Я с громаднейшим уважением отношусь к мнению Никиты Сергеевича. Но с еще более громаднейшим – к своему собственному. Если ему кажется, что это игрушки, это значит только то, что ему так кажется. «Палату №6» я снимать не собираюсь. Зато у меня есть очень хороший сценарий по Булгакову, который пока не нашел своих денег.

То, чем я занимаюсь, безусловно, для меня не игрушки. Я очень серьезно работаю. Так что Никита Сергеевич вполне может ошибаться. А может, и нет?

Знаете, когда папа увидел мой первый фильм, он сказал: «Ты меня очень расстроил своей картиной». Когда второй: «Это сделано профессионально, но художником ты еще не стал».

Про третий он сказал, что это очень вредное кино. А когда посмотрел моего «Щелкунчика» – это мультфильм, который выйдет в прокат в следующем году, – в шутку сказал, что подаст на меня в суд. У него тоже был такой проект. Это очень приятно, это оценка.

А сейчас вы над чем трудитесь?

– Собираюсь снимать новый фильм: или современный городской, или очень брутальный тюремный экшн. Я еще не выбрал. Хотелось бы сделать исторический фильм, средневековый, сказку или комедию, кино про викингов. Еще я хочу снять фильм о советской армии, но жду, когда советское время отойдет от нас «подальше». 

Фото: Сергей Величкин

 

Опубликовано в журнале «Медведь» №89, 2005

Рассказ Егора Кончаловского о своем отце читайте здесь.

КОММЕНТАРИИ